Я лежал на сиденье в пустом купе поезда Ростов – Москва и смотрел на новые фирменные носки, подпирая ногой вторую полку. В плеере пропитым голосом ерничал «Н@ив». Приятное ощущение всего нового и чистого делала такое недавнее прошлое сном. Мягкие махровые носки с именем Adidas дарили приятное ощущение свободы. А тот увалень на станции, наверное, сейчас хлопает себя по карманам… Вот чудак! Дверь в купе распахнулась, вошли двое солидных мужчин, о чем-то шумно беседуя и активно жестикулируя. Судя по тому, как они подпирали косяки и стены вагона стоящего поезда, они успели крепко принять за воротник и подружиться. По-прежнему улыбаясь я перестал рассматривать свои замечательные носки и начал изучать своих гостей. Вещей по минимуму, судя по сумке – только смена белья, рубашки, да гигиенические принадлежности. Командировочные. Один, бросив сумку на нижнюю свободную полку, плюхнулся там же, явно с облегчением, что не нужно ловить ускользающую землю. Второй, как оказалось, живет в другом купе. Он вышел, запомнил номер нашего купе и, шатаясь, с трудом держась на ногах, почапал к себе. Я хмыкнул своим мыслям и закрыл глаза, мысленно подпевая поющему в наушниках Иванову «Иллюзию свободы». Я размышлял о том, как приеду домой. Кок вернусь в старый знакомый пропахший кошками и подвалом подъезд. Представлял себе, как войду в старую квартиру, скажу: «Ну здравствуй. Я вернулся». Скажу это старым вещам, мебели, которая намного старше меня. Скажу это самому себе. Тому, что осталось от меня тогда, больше двух лет назад, в той самой старой квартире в "хрущевке", когда огласили приговор. Думал, о том, как буду вечерами смотреть в небо сквозь окна без занавесок и пить из банки горячий крепкий чай… Чуть было задремав я резко проснулся от осознания того, что что-то в моей руке, чего там раньше не было. Все-таки экстремальные обстоятельства, длящиеся сколько-нибудь долго – лучший учитель: я крепко держал за руку своего осоловевшего соседа, испуганно глядевшего на меня и что-то говорившего. Не отпуская его руки я вытащил наушник и кивком переспросил, «чего, мол?». «Прости, не думал, что ты уже спишь…Я это…вот…», пробормотал он заплетающимся языком и кивнул на стол. На было уже столе накрыто. Ну что ж… Свободной рукой перехватил медленно его за запястье, другой рукой пожал его ладонь: «Алексей». Растерянность с его лица пропала вмиг. Заулыбавшись он принялся трясти мою руку, представился Сан Санычем. Для Сан Саныча это ознаменовало окончание формальной части, дальше можно было начинать закусывать. Тут подошел товарищ моего соседа, я взял с поляны стрелку лука, мокнул в соль и, подмигнув Сан Санычу, вышел. Закрыв за собой дверь купе я отправил стрелку зеленого лука в окно. Заварив горячий, из титана, крепкий чай, я встал у окна, там же, рядом с титаном. За окном тянулись пролески, поля, полуразвалившиеся, давно покинутые хозяевами, избы, некогда ухоженные сады и участки. В памяти всплывал суд. Приговор: по 158 УКРФ, до 4 лет. А мне было все равно. Все равно, чьи законы нарушать – мне просто хотелось жить. Четыре и впаяли. Дальше конвой, Ростов, просаленные матрасы, поганые, обточенные по краям шконки и облупившиеся некогда зеленые стены. Освобожден условно-досрочно, за примерное поведение… «Сушку хошь?»,- спросила меня проводница, моложавая уже тетка лет под тридцать. Она уже разнесла белье по вагону и люди начинали готовиться к беспокойному и нервному сну.. Сказала как камень бросила. Догадалась, увидела. Я сидел в ее купе, пил свой крепкий, по третьему разу заваренный чай и смотрел на кучу тумблеров и рычажков на стенке. Откусив сухую, как дрова, сушку я вздохнул и отхлебнул чай. - Давно дома-то не был? - Угу… - Есть к кому возвращаться-то? - К себе. Мы встретились взглядом, но она тут же отвела глаза. Я встал и пошел к себе в купе. Командировочные попутчики-собутыльники уже мерно посапывали, завалившись в костюмах на незастеленные вытрепанные матрасы. Лохи. А потом жалуются, руками в милиции размахивают, права качают… Лохи как есть. Город встретил меня шумно. Деловитые таксисты Павелецкого вокзала, мотая в разные стороны цепочки с ключей, предлагали увезти меня чуть ли не на край света. Дежурный милиционер странно на меня косился, видно не мог определиться: что-то во мне было не так, но, в то же время, одет был прилично. В конце концов, лень взяла свое, и он ограничился тем, что просто проводил меня взглядом. Зайдя в подворотню, я огляделся. Какой-то парень, на вид мой ровесник, смерил меня цепким взглядом и спросил курить. Я ответил, что не курю, он помолчал, глядя на меня, и прошел мимо. Я вынул деньги (эта поездка сделала меня на два лапатника богаче, - и все-таки лохи), пустые лопатники выкинул в стоящий тут же мусорный бак. Засунул солидную пачку купюр в передний карман новеньких джинс и вышел на площадь. Домой не хотелось. Хотелось вдыхать и вдыхать запахи свободного города. Я с улыбкой огляделся по сторонам. «Ну, здравствуй, Москва…».
- Да зачем тебе это?! Ты только подумай! О нас подумай, о людях, о матери, наконец!!! - Престань. Ты знаешь, что это бесполезно, ничего не изменить. Я должен. - Ты рехнулся?!!! Кому ты должен?!!! Чего ты добьёшься, кому и что ты собираешься доказать своим безумством?!!! - Не начинай, прошу тебя, Кто-то должен попробовать. В конце концов, на ошибках учатся! Он накинул на спину небольшой, но, по-видимому, тяжёлый рюкзак и собрался переступить порог. Она попыталась остановить его и встала на проходе, он лишь оттолкнул её. Она взяла вазу и кинула ему в спину. Она со звоном раскололась. - Ты нарочно это сделала? Ты ведь знаешь, что нельзя, чтоб это случилось здесь, сейчас! Она, сильно размахнувшись, влепила ему пощёчину. Он только усмехнулся, развернулся и плотно закрыл за собой дверь. Бледная, еле держась на ногах, она дошла до телефона и набрала 03. Ей стало плохо, и она потеряла сознание. Падая, она ударилась головой об угол комода, открылось кровотечение. В углу зажался и заскулил спаниель Герберт. По дороге в больницу она бредила. Её повезли прямо в операционную. Там она очнулась, когда ей делали наркоз. - Глаза… Больно глазам… Где… Что с ним? Вы… Вы слышите Смех?.. - Тише, тише. Успокойтесь, у вас травма головы и вы сейчас в операционной. Операция не сложная, так что скоро вы проснётесь вполне здоровой. Начал действовать наркоз и у неё поплыло перед глазами. Дыхание стало реже, замедлился пульс. Она почувствовала, что «проваливается». Тут она услышала, пока тихий Смех… Она глубоко вздохнула, задержала дыхание. Потом открыла глаза… Большая пустая белая больничная комната. Возле койки на стуле сидит странно одетый человек. Она поняла, что он пришёл за ней. Они заговорили. Говорили долго и о многом. Голова её уже не болела. Потом он увёл её в сияющую даль… А где-то далеко, в другой реальности, горстка беспомощных людей с медицинскими инструментами в руках копошилась над бесчувственным женским телом… Раздался громкий, тяжёлый смех… … Он плотно закрыл за собой дверь и бегом спустился по лестнице. В его голове не было никаких мыслей. Он слышал, как она звонила в скорую, но был уверен, что у неё всё будет хорошо, и что он поступает правильно. В метро у него всегда закладывало уши и он заткнул их наушниками-капельками, чтобы льющиеся отовсюду звуки не раскололи его голову. Под соответствующую музыку Rammstein’a он начал рассматривать окружающую его аудиторию. То были студенты, бабки с какими-то немыслимыми колясками, пьяные, дети-беспризорники… Уродцы… Его начало тошнить: « И здесь мне «везёт», - подумал он. Чтобы отвлечься он стал смотреть на своё отражение в тёмном стекле двери вагона. Его начало раздражать буквально всё: люди, предательский свет в глазах собственного отражения, непрерывная миграция бабок с колясками по вагону… Он начал злиться, психовать, его мучил Смех. Тут его внимание привлёк странно одетый человек, сидящий в углу вагона. Он как-то странно смотрел на него и улыбался… Наконец ярость захлестнула его и он рванул шнур, торчащий из рюкзака… В глазах резко потемнело, перепад давления, заложило уши, брызнула кровь… Вагон пронзили вопли страха и боли, потом все накрыло горячей спасительной волной и стало тихо… Яркий свет. Он открыл глаза: пустой вагон. Откуда-то знакомый стальной тяжёлый голос спросил: « Ты идёшь? Она уже ждёт!» В громкоговорителе машинист объявил: «Станция «Тверская». Тяжёлая голова с трудом поддалась кивку. Странно одетый человек дружески хлопнул его по плечу и они вышли. А где-то далеко, в другой реальности, в центре города в тоннеле взорвался поезд. Кругом свирепствовали огонь, паника, смерть и пожарные… Раздался громкий тяжёлый холодный смех. Смех самой Смерти…
Нда...интересно...на любителя, моей подружке точно понравилось бы... Пробирает, особенно когда про свою ветку метро читаешь...бррр...
"Коротышки" просто замечательны! Ты тонко чувствуешь эмоциональное состояние героев. Несколькими штрихами формируешь достаточно полное представление о второстепенных персонажах, например, попутчиках в поезде. Впечатление от рассказов такое, будто ты сам всё это пережил и выстрадал. Словом, твои рассказы - почти маленькие шедевры. Говорю "почти", потому что кое-где допускаешь стилистические и смысловые неточности. Так, ты пишешь: "Она взяла вазу и кинула ему в спину. Она со звоном раскололась". Ну, учитывая эмоциональное состояние героини, по-моему, лучше написать "схватила вазу" или даже "повинуясь охватившей её вспышке гнева, она схватила ближайший к ней предмет - дорогую хрустальную вазу, и, неловко размахнувшись, кинула ему в спину. Прекрасная ваза, благополучно миновав его, ударилась о дверной косяк и со звоном разлетелась мелкими брызгами". А так у тебя в этом месте получается суховато, а у читателя сразу возникает вопрос: что раскололось, спина или ваза? Не обижайся, я высказался искренне. Просто следующий раз будь внимательнее в мелочах.
Я это написал примерно за пол года до пожара в 2006м году((((( Даже как-то... странное ощущение было потом... 2Траппер: о! Замечание по делу, и, кстати, похожее замечание уже быо) Спасибо, постараюсь учесть!
« …Как писатель я состоялся сидя в тюрьме. Там стало очевидно, что все то, чему нас всех учили в детстве, в школе, оказалось туманной, дышащей на ладан теорией, книжным хламом, неспособным к малейшему проявлению признаков жизни. В тюрьму я попал из-за своих убеждений. Мне тогда казалось, что весь наш мир посредственности и обыденности покроется мхом. Его непременно должно было затянуть болотом, трясиной, похоронившей бы все таланты человечества. У Европы, колыбели цивилизации не было будущего… Сознание всего человечества, фантазия замедляла свои обороты. Слишком явно ощущалась нехватка чего-то, что изменит всю историю, что, встряхнув дремлющий разум, навсегда останется в памяти, в истории… Мысли в виде лозунгов, тезисов скапливались на клочках бумаги, являя миру новую нравственность, новую религию… Так появилась моя Книга, Моё Противостояние всему Миру, "Моя Борьба"… Теория, излагаемая в Книге, была заранее лишена права на жизнь. Это был всего лишь повод, а затем и средство, благодаря которому я влепил пощёчину всему миру… Как только тюремная камера и приступы клаустрофобии остались в прошлом, и миллионы сверкающих сапогов выбивали пыль из дорог в пылающих городах и сёлах, когда вся Европа рыдала, сотрясаясь от спазмов ненависти и страха, пришло это чувство… Назад дороги нет, будущего ещё не видно. Вот она, действительность, вот то самое пробуждение, чувство «живого» времени… Я стал ТИРАНОМ с именем на весь Мир. Моё имя, подобно Великим, навсегда вписано в память человечества. Современники же не благодарны, они не признают гениев, как говорится, в "нет пророков в своем отечестве"… Бенитто, он оказал неоценимую помощь, и вовремя. Гневная филиппика расовой чистоты… Что может быть проще?! Именно он указал мне дорогу, русло, в которое выплеснулся поток негодования и гнева. За это его расстреляли вместе с любовницей, подвесив за ноги… Я всего лишь пустил себе в висок пулю… Таких, как я не судят. Мы - пилюли от рака: до конца не излечим, но похороны отсрочим. Мы, подобно богомолу, погибаем, но даём жизнь целому поколению. Может я и ошибся, может быть все сложилось бы иначе, но в истории нет сослагательного наклонения…» А. Шикльгрубер, «Послесловие 1945». P.S. Всё вышеизложенное не имеет отношения к реальным событиям истории этого мира и является моей фантазией и литературной интерпретацией. События и их хронология искажены намеренно.
…Закат. Кровавое солнце из последних сил тянулось на восток… Ещё мгновение и багряное светило поглотит пучина, увлекая его на запад… На горизонте вскипает океан… Впервые за всю жизнь мне представился шанс познать истину, к которой я так долго стремился. Одурманенный запахом солёных брызг от близкого прибоя я неспешно плыл-летел к озарению, к раскрытию тайны своего бытия. Солнце закатывалось за горизонт, и солёный ветер принёс с собой ночь. Густой мрак хижины разбавил лунный свет. В разбавленном мраке свет пробуждения стал чуть ярче, чуточку ближе. Вот-вот... Я, кажется, понимал, что это путь в один конец, чувствовал это всем телом. И мне было совсем не жаль всего, что я могу потерять, что уже потерял. Вот он, свосем рядом, я ведь уже совсем на пороге, только прикоснуться... Боже, какое это счастье – предвкушение познания истины, обладания всеобъемлющим, абсолютным знанием!!! Этот яркий огонь, это пламя несло в себе спасение, спасение Миру, облегчение, избавление от всего этого невежества, быта… Каждому это пламя несло своё, но каждому счастье, спасение и утешение… Вдруг резкая боль пронзила всё нутро, все конечности, горела каждая клеточка тела… Потом исчезли все чувства, оборвались все мысли, все ощущения… В очередной раз вспыхнула свеча. “Шестой ”,- пронеслось в голове. В хижине на берегу океана сидел – полулежал человек с недопитой бутылкой дешевого пива в руке, и сквозь тяжёлые полузакрытые веки следил за последними вздохами тонущего на запад солнца… В его голове медленно протекали мысли, приятно не отягощая сознания. “Шестой мотылёк сгорает за последний час. Ради чего?… Родиться, преодолеть сложный путь, стать, наконец, красивым мотыльком, чтобы потом исчезнуть в мгновение ока? Отдать себя в жертву какому-то неведомому богу, ради чего? Да ни для чего. Просто огонь, просто мотыльки. Просто сгорают…” Капризный надрывистый телефонный звонок беспощадно вырывает из океана мыслей… Разгар знойного дня в московской коммуналке с облезающими обоями. На окне всё так же бесцельно пасутся стада мух… Взгляд ложится на недописанный, дедушкиной полиграфии, пожелтевший лист. В конце строки распласталась жирная чернильная клякса, избавив одинокого философа-писателя от незаконченной печальной мысли… От мысли о человеке на песчаном берегу, от океана и тонущем на запад солнце. Повторный возглас телефонного звонка прервал последние размышления, заставил отложить их, забыть, убить… Потные руки скомкали наполовину исписанный жёлтый лист и отправили в мусорную корзину. Скомкали и отправили в корзину целую жизнь, целый Мир. Очередной комок отправился на корм мусорной корзине, к дюжине своих собратьев. К дюжине целых миров, цветущих и умирающих, растущих и деградирующих, к миллиардам судеб и жизней… Целым цивилизациям, прерванным телефонными звонками, чиханием несмазанных дверных петель, свистом закипающего чайника-идиота… К неродившимся детям, поколениям, скомканных чьей-то потной рукой…
Телефонный звонок. - Алло? - Добрый день! Будьте добры, ****** ******** пригласите пожалуйста? - Простите, кто спрашивает? ... Когда я положил трубку, я еще долго стоял неподвижно, глядел на телефон, и думал... Я вспоминал, как еще совсем ребенком, едва проснувшись и умывшись, нетерпеливо ерзал на стуле в ожидании, когда мама подаст самый вкусный завтрак. А на столе уже лежит в блюдце печенье и стоит стакан молока. А едва только позавтракав, я бежал к телефону и звонил своим друзьям: - Алло? - А Диму/Рому/Сашу (еще много кого) можно? А в ответ часто слышал: "Он уже ушел". И самое странное, я всегда знал, куда кто ушел. Я знал, где могут быть мои друзья, всегда мог их найти и всегда знал, что они ждут меня и "без меня не начнут". Я заранее все уже знал, и всегда отвечал: "Спасибо...". Если бы мне тогда это приходило в голову, задуматься как следует, я бы мог достаточно точно расписать весь день самых близких мне тогда людей. И меня ничуть не удивляло, что мои друзья уже ушли. Я принимал это совершенно спокойно, как вполне естесственное, обычное. Я был к этому готов. Ах, какое беззаботное это было время! ... - Простите, кто спрашивает? - ***** **********, мы когда-то работали вместе... - ...она умерла... - ...а...Спасибо. Мои соболезнования, всего Вам доброго... И когда я положил трубку, я еще долго стоял неподвижно, глядел на телефон, и думал... Думал о том, что не было в этом старом, мягком голосе ни испуга, ни жалости, лишь только капельку сожаления, что так и не придется побеседовать еще разок... С возрастом все приобретает немного другой оттенок, как будто покрывается матовой сединой. И все сразу становится чуть-чуть иначе, чуть-чуть неспешней, чуть более осознанней и неизбежней. И мне подумалось, что с возрастом такие вещи воспринимаются совершенно спокойно, как вполне естесственное, самое обычное. Подобное не воспринимается потерей или расставанием. Просто они ушли чуть раньше, как тогда, в детстве... Только теперь ты уже не спешишь их догнать. Теперь не надо спешить, потому что вы все-равно будете вместе. Ведь ты знаешь, куда ушли друзья. Как же это странно - осознать, что готов услышать такой ответ, что это так и должно быть...