Утро Мишани

«Некоторые люди надевают очки, в которых они видят свой мир…
Некоторые носят их так часто, что эти очки прирастают к ним…»
Автор: Коробенков Роман
Мишаня вытер пот со лба батистовым платочком, прогулялся до гостиничного холодильника и отпил пару глотков безалкогольного пива, очередных за сотней аналогичных глотков сегодняшнего протяжного субботнего утра. Пиво разморило его, гавайская жара вездесуще проникала в малейшие щели, игнорируя тяжелые портьеры на окнах и лед в стаканах, массивное тело отчаянно плодоносило влагой. Тем не менее, Мишане было хорошо, он всецело радовался жизни, смакуя свои глотки, покуривая жирные кубинские сигарки, вытягивая дырчатые галеты из высокой оранжевой пачки. Номер-люкс обилием своих стекол собирал суетное войско солнечных зайчиков, мертво зависали в пространстве тяжеловесные люстры, но то было до появления Мишани, теперь же среди округлой мягкой розовой мебели, большого телевизора, глубоко ковра, цвета океанской волны, да крупных широколистных растений в низких кадках, мерно простирался полумрак, окутывая в свои вязкие вуали дорогую предметику и рыхлую тушу в полосчатом халате.
Все утро ему мерещилось нечто странное, все вроде было как обычно, а с тем он чувствовал, но не мог понять, что же не банального творится вокруг него.
Постепенно четыре стены начали утомлять обширное сознание нашего героя, он допил последнюю бутылочку пива, недовольно крякнул перед белесым телом рефрижератора, рассек собою полумрак вдоль и поперек, оживил и погасил телевизор, полежал на безмятежной розовости пружинистого дивана, затем неожиданно возник подле плоского зеркального гардероба, и театральным жестом разбросал в разные стороны податливые створки. Из шкафа холодно пахнуло, Мишаня покрылся мурашками с ног до макушки и даже отступил, пытаясь осмыслить странную перемену, что иссушила пот на его лбу, и словно пулями прошила насквозь халат и тело. Однако уже через пять секунд все вернулось на круги своя, ленивые соленые капли вновь набрякли на волнистых бороздах морщин, мурашки беспокойно притихли, и так и не обнаружив достойного объяснения неведомому полтергейсту в своей большой и круглой голове, наш герой забыл об этом, погружаясь в сложный выбор предметов уличного туалета.
Выбор почтил своим присутствием широкие синие шорты до колена и в серебряную звезду, гавайскую рубаху, полную солнечного цвета и сумасшедших пятен, соломенную шляпу с широкими полями, которой Мишаня обременил объемный затылок, да черные кожаные сандалии, полные бликов и запаха новизны. Створки сошлись обратно, неся в своих зеркальных частях по половине Мишаниного тела, соединив которые, их счастливый обладатель придирчиво оценил себя пристальным взглядом и определенно остался доволен. Где-то в центре головы курсировал песочный образ пляжа, слева настойчиво помаргивала окрашенная в загар женская плоть, а справа мелко дрожал дымящийся кусок мяса, уложенный в аппетитный зеленый венок.
- Пляж, - вслух подумал Мишаня. – Хочу на пляж.
Все три образа вдруг поплыли к друг другу и воссоединились в самом центре. На песочной плоскости материализовались сочные загорелые тела, обремененные нитками материи, они же продолжали куриться прозрачным ароматом, напоминая про необходимый энергетический заряд. В тот момент Мишаня словно уловил эти призрачные курения, жадные ноздри его подозрительно втянули клубящийся воздух, но вместо ожидаемых благовоний, крохотные волоски по всему периметру Мишаниного носа вдруг безжалостно обожглись возмутительным зловонием, некой субстанцией явно не из этих мест и не от тех объектов. Морщась, наш герой дополнительно вооружился полотенцем, зонтиком, книжкой, колодой карт, тугим кошельком, коробкой сигар.
Наваждение ушло так же быстро, как нахлынуло. Разморенный наш герой списал оное на полусонное состояние, навеянное пивом, щегольские сандалии его крутанулись на месте, и вот уже дверная ручка мелодичным щелчком сопроводила Мишаню в коридор, ковровая дорожка подбросила до стремительного лифта, который в своей манере, очень скоро, вывел его вначале в вестибюль, а далее – сквозь самостоятельные двери на мягкий асфальт города.
Солнце, плавленым сыром, висело высоко в небе, что, нежно-голубое, содержало кое-где продолговатые пометки белым маркером, отовсюду нагнетался зной, разноцветная публика плотно обложила тротуары и даже часть дороги, пока вялые автомобили гнусаво голосили в знак протеста. Пальмы лукаво выглядывали отовсюду, посему нарядное обрамление бело-кирпичных домов производило праздничное впечатление, вывески заговорщицки подмигивали, завлекая в прохладные салоны, нити проводов стягивали всю эту радужную картинку в один большой узел реальности, в центре которой Мишане так улыбалось находиться. Перед самым его отелем, под самым его громоздким названием, забросив один бок на тротуар, а другой величаво свесив на проезжую часть, собирая на своем лощеном сияющем теле тусовки солнечных зайчиков, кичась своими размерами и с серьезным выражением полосатой радиаторной решетки, начинался возле и заканчивался далеко позади продолговатый Мишанин «Роллс». Люди уважительно уклонялись от общения с великолепным автомобилем, и хотя человеческого элемента было очень много, тем не менее, изыск машиностроения оставался неприкосновенен.
С замирающим сердцем Мишаня поласкал его взглядом, любовь наполнила его сердце до краев, сандалии оторвались от земли, и хозяин короля дороги медленно поплыл к своей гордости, не касаясь асфальта. Грубая волосатая рука тронула никелированную ручку, и дверь величаво отслоилась, сильный палец ткнул одну из многочисленных кнопок панели, и крыша в том же духе, что и дверь, плавно сложилась куда-то в область багажника. Карты, зонтик, полотенце и книжка полетели на заднее сиденье, пружиня о телесного цвета бархат, туда же полетела и коробка сигар, лишенная одной сигары.
С флегматичным видом, Мишаня уложил коричневый отрезок в слюнявый угол мужественных губ, откусил самый кончик и переложил сигару другим концом. Нечто искрящееся на солнце разродилось в его руках пламенем, и откусанное место затлело. Ароматный дым понесло внутрь человеческого тела, Мишаня смоделировал блаженное лицо, ноги его сами по себе приняли небрежную позу, а тело прислонилось к металлическому боку технического друга. Ради этой минуты когда-то состоялось рождение Мишани, тогда ещё сомнительное и шумное, теперь определенно необходимое, и со следующей секунды бытия его жизненная миссия была закончена, исчерпана, одним словом, выдохлась, сродни вину, и дальнейшие часы, дни и годы определялись уже инерцией.
Справа появилась женщина, один из тех пунктов, что настойчиво покусывали обширное сознание нашего героя, заставляли его передвигаться и даже, в некоторой степени, являлись причиной его достижений. Женщина, с невероятно миниатюрным восхитительным личиком, на котором едва нашлось места, чтобы уместиться крошечному курносому носику, кровавым пухлым губкам и огромным зеркальным очкам, сквозь которые подглядывали этот несчастный мир, наверняка, стервозные умные глазки. Она была в черной долгополой шляпке, начинающейся от самых непроглядных стекол, с округлым маленьким верхом, подчеркивающим прелестную малость её головки. Не смотря на жару, позиционировалось глухое черное платье, начинающееся с высокого узкого воротничка, содержащего в своем плену, несомненно, замечательное горло, исключающее рукава и заканчивающееся в этом месте на ослепительном молоке необыкновенно узких плеч. Оттуда, тугое донельзя, должное не позволить своей божественной хозяйке передвигаться, оно вело огромную по своей яростной выпуклости грудь, покоящуюся на осиной талии, хрупкой для возможности транспортировки подобных красот. В области живота, из аккуратного гипнотизирующего овала, пристально и смело на всю эту действительность глядел глубокий самоуверенный пупок. Вся эта сложная цепенящая конструкция надежно покоилась на величественных бедрах, ширококостном объемистом заду, затянутом в эластичную сажную ткань платья, что тянуло вниз, до мягкого асфальта, безумной длины сильные ножки, где заканчивалось подле остроносых агатовых сапожек, с ещё более сумасшедшей длины каблуком. Тонкие изящные руки хвалились белизной кож от плеч и до уровня локтя, где вновь начинался чернильный драп, хранящий в себе великолепие линий и до самых филигранных кистей, покоящихся на буквально ниточных запястьях. Перчаточные пальчики дирижировали хищными передвижениями своей хозяйки с помощью длинного костяного вида и цвета мундштука, что курился не менее длинной коричневой сигаретой. Со стороны вся эта одновременная узость и объемность, одномоментно и спрятанная и выставленная напоказ в тугое эластичное платье, отображала поразительную пластику тела, обжигающую игру форм, крушительное наложение красот и достоинств.
Мишаня сразу уверился, что это мираж, в тот момент он понял Пушкина с его «гением красоты», завернув круглую голову туда, где на цветном аляпистом фоне прорезалось сногсшибательное черно-белое пятно, однако, две вещи вдруг одновременно убедили и ошпарили его. Тяжелый жирный шлейф пьянящего запаха окружил Мишаню, тащась объемным телом за броской персоной своей хозяйки, её же презрительная улыбка накрест полоснула мужчину по лицу. Самолюбивый наш герой приосанился, односекундно втягивая внутрь тела живот, приподнимая гордый подбородок и изображая независимый вид. Сигара проследила за передвижениями женщины мимо, голова со скрипом повернулась туда же, и тут Мишаня обратил внимание на то, что в горле его жутко пересохло, в голове удивительно пусто, а собственная физиономия, в огромной шляпе, отражавшаяся в зеркальных очках, броско глупа.
Изо рта почему-то резануло перегаром, разило ещё откуда-то, но Мишаня не мог понять откуда. Глаза с паническим бессилием наблюдали, как чудо природы уменьшалось в размерах, тело подозрительно зудилось. Усилием всем своего «я» наш герой задавил пораженческие настроения, и вместо них его заштормила жгучая самоуверенность. Он метнулся в свой «Роллс».
- А что?! – вслух подумал он.