Сая

Там, куда я уходил, было как обычно, если не принимать во внимание одну маленькую деталь: там совсем не было Солнца. То есть день и ночь сменяли друг друга, но так, что этого никто не замечал, да и это было ни к чему. Все жили в другом ритме и по другим правилам. Смотришь на небо днем – ничего нет, просто белый купол, как гигантская лампа дневного света, объявшая небо, смотришь ночью – все черно и лишь луна горит ярким алчным глазом, вытаскивая из душ все самое темное и потаенное, что и во сне то не увидишь. Жизнь там была бы похожа на вечную спячку, но одно обстоятельство не давало так думать – там все подчинено одному – желанию придумать новое. Все ученые, писатели, музыканты и художники, все работники мельпомены стекались туда, как муравьи на кусок торта, оставленный кем-то на пикнике. Место это придумал один человек, посвятивший этому много лет исканий и исследований. Он установил, что Солнце и смена сезонов, все что с этим связано, мешает человеку работать в сфере иcкуccтва… Я не знаю, что навело его на такие выводы, но раз так, то извольте. К тому же правительство выделило на этот проект большой грант – искусcтво нынче в моде.Таким образом я оказалса там.
Назову это место Гоивелем. Гоивель, небольшой городок, огражденный с одной стороны скалами, с другой морем, обнесенный стеной, стоял в недосягаемости от всего, что связывает человека с обычным миром. Люди там собрались соответствующие – не связанные с миром ни одним нервом. Все, кроме меня. Я оставил за стеной любимую. Это могло быть, а могло и не случиться, но так уж вышло, что я здесь, а она там.
Все гоивельцы получали правительственные выплаты, не зависимо от достижений в своих областях, государство щедро вознаграждало все, что произведено в пределах Гоивеля, а про условия я не буду расспространяться.
Когда погиб первый гоивелец, я уже не помню, он просто сгорел. Вспыхнул тусклым черным пламенем и в ту же секунду стал пеплом. Этот случай быстро замяли и все шло дальше, как будто ничего не случилось. Да и нам всем этот факт не особенно запал в душу, как будто ехал кто-то на машине по лесной трассе и случаянно сбил кролика. Что-то изменилось в нас за полгода жизни в этом месте. Что-то заставило загрубеть наши души. Мы творили все успешнее и продуктивнее, а души наши все больше превращались в застарелый холщевый мешок.
Второй случай ввел нас в совсем уже странное состояние – когда мы увидели его, нас начал пробирать едкий смешок, сначала сдерживаемый, затем все более явный и наконец весь Гоивель разразился жутким смехом. Как будто стая гиен, наткнувшаяся на мертвое стадо баранов, предвкушая сытый ужин, мы стояли и смеялись, и я не знал причину смеха, как не знал больше ничего, пока не выбрался из этого ужасного места, но произошло это не скоро.
До этого случилось много подобных вещей, выходящих за пределы человеческого восприятия. Когда третий гоивелец решил уйти из этого мира, упав на камни с часовни, мы просто сели рядом в круг и начали петь какую-то древнюю песню на никому неизвестном языке. Подходили все новые люди и рассаживались в новые кольца и подхватывали наш похоронный вой. Так мы пели много часов. На следующий день родилась девочка, нареченная Сая. Она была достаточно крепким и жизнерадостным ребенком. Я подружился с ней и часто приходил к ней играть. Но когда у ее отца, художника Ибрагима, появилось удивительное полотно в багряных тонах, я понял, где он взял краски. Холст был покрыт удивительным рисунком, его невозможно описать в словах, но он как-будто играл с нашими душами, он трогал и ласкал их, моя душа отвечала на эти игры, но потом отпрянула. Я понял, что это руки Саи играют с моими руками.