На вершине горы (эссе)

Пролог

Помнишь, странною порою
Мы с тобой вдвоем остались,
Море выросло горою
В тот момент, как мы расстались.

Мы тогда с тобой играли
В сказку, будто все возможно,
Мы тогда еще не знали,
Что мы влипли… безнадежно.

Да, мы влипли с головою,
Трудно было не заметить,
Этой странною порою
Мы вели себя, как дети.

Нам судьба дала возможность
Обрести вдвоем свободу
И цена ей безнадежность –
Я познал ее природу.

Запах смерти – безнадежность,
Смерть – синоним пробужденья,
Дарит новую возможность,
Дарит шанс перерожденья.

Эта нить не оборвется,
Видишь – трудно не увидеть:
Нам вдвоем теперь придется
И любить, и ненавидеть!


Чем сон отличается от фильма? Тем, что когда вспоминаешь сон, он прокручивается от конца к началу – в обратном направлении. Сначала вспоминается самое последнее событие, потом то, что было раньше, потом еще раньше – и так, словно ниточка из клубка, действие разворачивается к своему началу…

Только что я был на вершине горы – оттуда хорошо был виден весь путь, который я прошел, а если я поворачивался в другую сторону, я мог увидеть, куда этот путь ведет – до следующей вершины.
Вчера я тоже был на вершине горы – я не знал этого в тот момент, я просто следовал за попутным ветром и был увлечен этим. Я просто захлопнул дверцу машины… в последний раз – и оказался на вершине горы.
А перед этим мы ругались, тоже в последний раз. Даже не ругались – я сидел и впитывал этот поток энергии, как наркоман после последней и самой сильной дозы. Наркоману не позавидуешь, особенно, если уже возникает телесное привыкание. Себе, в таком случае, я тоже не завидую. А еще немного раньше я был в эйфории от предыдущей дозы – мы сидели в забегаловке у дороги и я смотрел в ее глаза. Для эйфории мне нужны ее глаза. Когда мы встречаемся глазами, происходит что-то магическое – все растворяется в этой магии…

Из Гюмри в Джаджур меня подвозил старик на «Волге», такой же старой, как он сам. Он согласился дать мне порулить, но никак не мог найти подходящее место. Неважно, что на трассе кроме нашей машины никого не было, и его древняя «Волга» не могла выдать больше 60 км/ч, впрочем, так сильно он ее не напрягал – просто старикан мне не доверял. Не доверял и все. Он в меня не верил, а трасса тут ни при чем.

Ветер не меняет свое направление, просто никто не знает, куда он направляется. Если кто-то стоит на месте, когда дует ветер, то ему может показаться, что ветер меняет направление, но это не так – в этот момент дует уже другой ветер. Чтобы узнать, куда он направляется, нужно следовать за ним. Это легко – достаточно стать легким, как пушинка, и ни за что не цепляться, чтобы ветер мог подхватить и понести. Если лететь вместе с ветром, то ветер всегда попутный…

Я проснулся, когда начало светать. Трасса была свободной. Я уже стал забывать, что природа может быть такой волшебной. Южные тополя, кипарисы вдоль дороги и еще какие-то неуловимые для меня изменения в пейзаже говорили о приближении юга. Такой сказочный пейзаж хорош для романтики – столько вокруг красоты и покоя – мне же от этого становилось еще тяжелее. Чтобы привыкнуть к тому, что в тебя не верят, нужно время. Не знаю сколько. Может быть, совсем немного, хотя бы день. А может быть жизнь.

Прошло двенадцать лет, как в Гюмри было землетрясение. Но люди до сих пор живут так, словно это случилось вчера. Стены, которые казались такими надежными, внезапно разрушились – и никто не может быть уверенным, что это не повториться. Двенадцать лет оказалось недостаточно, чтобы это принять. Это оказалось трудно – людям хочется верить, что их стены будут стоять вечно. Людям хочется надежности.

Я смотрел на восходящее солнце, на тополя, пробегающие мимо машины, и чувствовал пустоту и отчаянье. И даже больше, чем отчаянье. Это был залог моей будущей свободы. Во мне зарождалась безнадежность.

В Армении на озере Севан есть остров Ахтамар. Согласно преданию, девушка по имени Тамара ждала своего возлюбленного, который уплыл на этот остров. Она верила и надеялась, что он вернется. Ей даже в чем-то повезло – ее бесплотная вера не могла разрушиться, всю жизнь у нее была причина, чтобы чувствовать себя несчастной. Слава богу, парень так и не вернулся. Хорошая легенда, очень романтичная. В Армении любят называть кабаки этим именем – «Ахтамар», тут есть за что выпить.
В аэропорту Гюмри я пил водку с начальником милиции, подполковником. У меня не было записано ни имен, ни адресов, по которым мне следовало обратиться. Каким-то чудом я запомнил местный телефон, по которому я мог бы предупредить о своем приезде. Милиционер набрал номер как раз в тот момент, когда хозяева заехали ненадолго домой после нескольких дней отсутствия. Хозяин оказался хорошим знакомым подполковника. После водки мы пили кофе. А потом поехали из аэропорта в город. И там я опять встретил ее. Только она была седой и на тридцать лет старше.

В Воронеж мы въехали под утро. Ночью города не такие, как днем. А под утро не такие, как ночью. Это мое самое любимое время для прогулок по городу. Это время трансформации, перехода от ночной жизни к дневной. Трансформация в какой-то степени синоним смерти. Мы въехали в город вдвоем – я и моя женщина трансформации. И, в какой-то степени, моя смерть. Мне очень хотелось посмотреть на город в это время. И мы, конечно, заблудились. Несколько раз мы проехали мимо нужного нам моста. Что с того? Мы просто катались по городу. Нужно было проделать весь этот путь, чтобы просто покататься по городу в предутренние часы. Нам некуда было спешить – все уже было с нами, но мы не знали об этом. Мы по-прежнему были вместе, но мы не знали об этом, наше путешествие было безнадежным, но мы не знали об этом. В конце концов ветер выгнал нас из города и понес дальше. Попутный ветер.

В Джаджуре очень сильные ветры и очень яркие звезды. А люди очень настороженные, даже напряженные. Их можно понять. Только одна звездная ночь сделала меня безумным почти без посторонней помощи. Почти без посторонней. И только за одну ночь. А эти люди живут здесь всю жизнь. Всю их жизнь здесь дуют такие ветра, но они остаются там же, где родились. Не глядя на звезды, не открываясь ветру. Всю жизнь сохраняя рассудительность и настороженность. Умереть там же, где родился не так-то просто. Это еще надо заслужить, заслужить всей своей жизнью. Надгробный камень здесь – настоящее произведение искусства, самое дорогое удовольствие, которое люди себе позволяют. Здесь напряжены не только взрослые, но и дети. И даже свиньи вроде как чувствуют себя в чем-то виноватыми. А вот поросята – нет, поросята не чувствуют себя ни в чем виноватыми. Один поросенок был очень похож на нее. И он тоже носился туда-сюда, словно хотел побывать везде сразу. Но только он не чувствовал себя ни в чем виноватым, и ему не было никакого дела, что я о нем думаю. Хороший поросенок, я о нем часто думаю.
По-армянски «хэлар» значит «сумасшедший», но по-русски правильнее будет сказать «безумный», безумный поросенок. У него в голове ветер.

Наш выезд из Москвы больше походил на побег. Внезапно подул ветер, и как-то сразу стало ясно, что это тот самый, «попутный» ветер. Времени на сборы не оставалось – он не ждал. И мы поехали. Мы думали, что мы едем на море, но кто может знать, куда направляется ветер?
Уже в полдень на следующий день мы оказались в Ростове. Я захлопнул дверцу машины в последний раз и оказался на вершине горы.
В аэропорту уже шла регистрация на рейс в Гюмри. Туда мы прилетели раньше срока – бортпроводница сказала, что всю дорогу дул попутный ветер. Она была права – всю дорогу дул попутный ветер…

Эпилог

Я стою на вершине горы. Я больше не оглядываюсь назад и не смотрю вперед. Во мне зреет безнадежность, и теперь я стою не один. Рядом со мной моя смерть, моя женщина трансформации. Я стою на вершине горы, открытый ветру. Я абсолютно свободен. Я начинаю жить. И смерть улыбается мне.

Джаджур, 8-14 сентября 2001 года