Надежда -4

1.
Конечно же вы не знаете, что такое Н4.
Откуда же вам это знать, когда эта милая вещица, если можно её так назвать, появится ни сегодня и ни завтра, а через достаточно длинный отрезок времени. Появится, чтобы сыграть свою злобную неоднозначную роль в моей крохотной неприметной судьбе...
Новое слово и новый вопрос.
А есть ли она судьба?
Ведь, если все было бы предначертано, было бы оно так?
Смысл тогда стремиться к чему-либо, если все определено и без того, и что ты не делай, в итоге все равно совершишь то, что по какой-то неясной причине - должен.
Лично я верю в упорядоченный хаос.
Все хаотично, и миллион разных мелочей, происходящих с тобой за пару минут, в корне меняют так называемую твою судьбу, твоя задача лишь почувствовать верный алгоритм этой системы событий, которая порождает новые события, что в общей сети прочих процессов видоизменяют твое собственное будущее.
В том и упорядоченность.
В том и хаос.
Вечная динамика.
Секунда, и я приговорен к смерти.
Ещё секунда, и я приговорен к жизни.
Главное, чтобы первая секунда не была последней, тогда цепь событий может прерваться, и соответственно прервется твоя жизнь…
Опустим сложности, и скажем лишь о том, что судьба упомянута в данном месте только по причине судьбы всего остального человечества, которому это чудесное изобретение должно было даровать вторую секунду.
Это я опять о Н4.
Вы не понимаете меня…
И не удивительно.
По той же самой причине, по которой вы не знаете, что такое Н4.
Это будет, но будет когда-то.
Почему тогда, можем возникнуть вопрос в чьей-то умной голове, я обращаюсь с этим вопросом в прошлое? Потому что, во-первых, это не вопрос, а во-вторых, будущее туманно, и есть ли там кто, к кому можно обратиться, когда как прошлое – определено.
Вам придется вместить это в свою систему ценностей, или кому-то, кто будет иметь к вам дальнее родственное отношение. Но возможно уже не будет знать, что некогда были вы.
Почему тогда, может возникнуть вопрос в чьей-то умной голове, меня вообще это должно интересовать?
Вы правы, не должно.
Но интересует, раз вы дочитали до этого предложения.
Смекаете?
У вас ещё есть время остановиться.
Если вы не остановились на предыдущей строке, значит, вам придется узнать историю о нечеловеческом предательстве и о человеческой любви.
Вижу вашу циничную улыбку.
Сотру её: в данном случае именно любовь породила предательство, а предательство, о котором идет речь, затрагивает ещё более высокие материи, нежели сама любовь.
До появления Н4 были так же Н1, Н2, Н3.
Все они были с некоторыми недоработками, так сказать, побочными эффектами, и привели к жутким результатам, о которых я слышал краем уха, так как в наше время разговоры только и велись об этих самых «Н» и том, как они могут помочь нам всем. Иногда людям необходимо верить во что угодно, дабы не опускались руки. Это было как раз то самое время, время дефицита надежды. Все мы зависли на той самой первой-последней секунде, после которой должна быть вторая, но только должна быть.
Н – заставляла нас верить, что вторая секунду будет.
Н – означала «Надежда».
Н – была надеждой.
До появления же Н1, Н2, Н3, Н4
был Я.
Кроме меня существовала ещё масса народу, но в первую очередь, с моей точки зрения, был я. Такой среднестатистический гражданин, которого угораздило родиться в страшное время, точнее – время рождения-то было весьма солнечно, но едва я успел достичь половозрелости, как все изменилось…
Терпение!
За пару месяцев до глобальных изменений, спустя тройку суток после моего двадцатилетия, я вдруг стал восьмичасовым человеком.
Совсем другим человеком.
Ранее я спал ровно до десяти, и ни минутой более, ни менее. Потом я почувствовал, что жизни осталось мало и надо протянуть её как-то поблагоразумнее, и я принялся спать до восьми. Было трудно, сменилась пара будильников, прежде чем я сумел это сделать.
Но сумел.
Признаюсь, в то время человечеству было очень скучно жить.
Все было слишком упорядочено, слишком известно, слишком хорошо.
Шаблонно.
До того, что иногда я начинал кричать, срывая с себя одежду, сдирая часы, рвя цепи, как казалось мне, стягивающие мое существо, давящие на него отовсюду, меня рвало, я бился в припадках.
Мне было скучно.
Мне в голову пришла идея, что скуку жизни гораздо легче переносить вдвоем.
Я уловил отягчающий нюанс одиночества.
Но вовсе не для этого я как-то раз встал в 7 утра, почистил зубы, полистал телевизор и пришел к выводу, что мне будет чуть менее тоскливо, если я сегодня отзавтракаю вне дома.
К примеру, в кафе. Оно размещалось сразу же напротив моего дома.
Мой дом.
Вы ещё не знаете, что я имею в виду, говоря вам о своем доме.
Он не похож на те дома, к которым привыкли вы, он гораздо больше, людей к тому времени было так много, что проблемы урбанизации требовали радикальных мер. Из своего окна, глядя далеко вниз (!) я видел облака, глядя налево – я видел сотни тысяч крохотных окон в чьи-то крохотные жизни.
Я никогда не знал своих соседей.
Самоубийцы – их тоже прибавилось, расставаясь с жизнью, познавали, что значит быть птицей.
Облака выглядят очень доверительно.
Они манят, в независимости от того, как ты видишь их – снизу или сверху. Меня же интересовал вопрос, когда я читал сводки самоубийств в местной газете: как много из тех, кто решился, успевали передумать, прежде чем долетали до земли. Наверное, прыгать в облака гораздо легче, чем когда ты видишь где-то далеко внизу черный асфальт.
Кстати, газеты наши вам напомнили бы рулоны туалетной бумаги. Новостей было так много, что газеты так и продавались рулонами.
Я очень долго ехал в лифте, затем очень долго переходил дорогу, потому что в подземном переходе делали ремонт и пройти оказалось проблематично. Затем у того самого кафе застопорились его самостоятельные двери, они должны были запускать всех, кто хотел войти, но вдруг ополчились против меня, омертвев без движения, и сквозь подлую прозрачность я мог видеть суету менеджеров и счастливые лица редких таких же, как я, восьмичасовых людей, апатично потягивающих кофе.
Кофе вечно.
В ожидании я закурил, развлекаясь тем, что бил дымчатые струи о вредное стекло, в промежутках между затяжками я зевал, не допуская даже мысли о том, зачем я встал так рано в наше время, когда рабочий день не мог превышать пяти часов, а сегодня вообще был выходной.
Пятница уже не была той пятницей, которую знаете вы.
Менеджеры разбежались кто куда, пытаясь, видимо, иными средствами активизировать упрямый механизм, и я почувствовал себя брошенным, только было закончилась сигарета, как я вновь уловил знакомое раздражение в теле, после которого могли начаться мои метания, с разрывов одежды, но…
Это была очень красивая брюнетка, с удивительно большими глазами при общей миниатюрности, она была очень похожа на героинь японских мультиков, с их микроносами и микрортами. С легкой улыбкой она разглядывала меня по другую сторону стекла, а тот самый ротик невольно преломлялся в ироничную усмешку.
Она тоже была из восьмичасовых людей.
Её короткое фиолетовое платье состояло только из этого цвета и молнии.
Вызывающе-белые, как руки, так и ноги - были свободны от тканей.
Каждый из длинных ногтей имел сложный рисунок.
У неё были красивые стопы, что исключительная редкость даже у красивых людей. Её размашистая прическа, с остро отточенными прядями, слегка напомнила мне статую Свободы.
На её теле было очень много родинок, в самых разных местах, но об этом я узнал гораздо позже.
Она позиционировалась, как совершенство.
Двери неожиданно распахнулись, и мы оказались лицом к лицу.
- Привет, - сказал я, лишь бы что-то сказать.
- Привет, - отозвалась она, и в её огромных глазах я увидел себя.
- Не рановато ли для кофе?
- Поздновато, - посмотрела она на часы, большие, но с крошечными стрелками.
У неё была бессонница.
Она оказалась вообще человеком без сна.
Ей удивительно шли тени под глазами.
Голос её проникал в уши, точно тёплое дыхание.
- Мне льстит твой взгляд, - улыбнулась она.
Мы чуть сдвинулись в сторону, дабы не стоять на входе.
А там уже не могла добудиться дверей новая порция ранних людей.
- Ты такая красивая… - сказал я.
- Ты тоже красивый, - отозвалась она в ответ. – Жаль, что мы не можем быть вместе…
- Почему? – острое длинное лезвие вонзилось в мое сердце.
- Потому, что у меня есть другой… - она медленно двинулись по тротуару.
Об этом я почему-то не подумал и сейчас почувствовал себя глупо.
Это было так логично, что она не одна в этом скучном мире.
- И сейчас ты идешь к нему? – я двинулся вслед за ней.
- Не знаю… - она пожала воздушными плечиками. – Наверное, он ещё спит.
- Вы не живете вместе?
- Живем, - она смерила меня взглядом.
- Ты не ночевала дома?
- У меня бессонница. Как стало светать, я пошла попить кофе. Было скучно…
- Я люблю вставать рано, потому что рано утром мир совсем другой.
- Удивительные вещи можно увидеть только утром, - понимающе встретились наши глаза.
- Я не одинок...
- Ты тоже видел что-нибудь необычное?
- Да, - я обратил внимание на её прелестно выпуклый лоб.
- И что же?
- Тебя.
- …
- Мы можем выпить ещё кофе, - я знал, что кто встает рано, должен любить кофе.
- Немного ли кофе для утра?
- Если разные сорта, то нет.
- Ммм… - она сомневалась.
- Я не могу отпустить тебя к нему, - упрямо заявил я и, схватив её за руку, остановил наше движение. – Тем более, если он спит.
- Хорошо, - отозвалась она, немного подумав. – Я побуду с тобой час.
Я не стал возражать.
Час – это целых шестьдесят минут, а минута – это целых шестьдесят мгновений, а каждое мгновение равно одному событию. За это время можно успеть многое.