Дом.

Заранее прошу прощения за пафос.

Почему я снова вернулся туда?
Неверный вопрос.
Почему я перестал скрывать, что каждый день думаю об этом месте?
Наверное, ответ на этот вопрос будет также являться решением другого: люблю ли я это место или просто привязан к нему настолько, что кто-то внутри меня всегда стремится туда.
А если я когда-нибудь не проснусь здесь, в очередной раз засыпая в Доме? Я стал реалистом, возможно, но теперь я этого не боюсь.
Представьте себе цветок лотоса, разрубленный одним взмахом меча ровно посередине. И одна из этих половинок развернута лепестками вниз, увеличена в несколько тысяч раз и застыла в мраморе. Каждый из этих лепестков настолько задумчив и так глубоко погружен в собственные размышления, что сам не в состоянии вынести тяжести всех своих мыслей, отчего вынужден опираться на колонну, уходящую далеко-далеко вниз, где в холоде голубого гранита она врезается в прибрежные голые камни, напоенные брызгами соленых южных ветров.
Здесь впервые я услышал от старухи о том, что за этой черной дырой в скалах кто-то есть.
Она рассказала мне о том, …
…выше, выше, тихо-тихо, как по небу облака…
…что, возможно, я там тоже есть…
Или место для меня.
Может быть, я именно тогда понял, что я действительно хочу верить в то, что я говорю.
Здесь есть две башни. Одна – на юго-западе, другая – на северо-востоке. В одной на самом верху живет Музыкант. Он настолько безупречно подходит под это звание, что в его голове оживают даже мертвые звуки. Эти звуки никто не может узнать – потому как либо они уже исчезли из этого мира, либо еще не появились. Мертвые звуки мертвой музыки не дано слышать живым людям, поэтому любой человек, кто может их услышать – обречен. Музыкант никогда не подходил близко ни к одному инструменту – ему это запрещено. А потому он сидит взаперти в своей комнате под самым-самым небом, и из инструментов у него лишь кисть и краски, а поэтому вся его музыка замерла на полотнах в ожидании своего слушателя.
В другой башне на самом верху живет Художник. Он настолько велик и талантлив, что видит цвета и образы, что не способен видеть ни один живой человек. Это мертвые цвета и идеи, и любой увидевший их человек обречен. Художник никогда не брал в руки ни кисть ни карандаш, ни уголь, ему это запрещено. Он сидит в своей комнате в башне под самым-самым небом. Его пальцы касались лишь струн и клавиш, а потом все его картины замерли во времени над ним, ожидая своего зрителя.
Они никогда не видели друг друга и никто из них не знает о существовании другого.
Молитва моя без слов, но я все равно молюсь за них.
Часто я вижу здесь женщину, она будто застряла между тенью и светом, её лицо всегда в темноте, словно она боится, что её кто-нибудь узнает, но руки её на свету и по ним можно определить, насколько устали её глаза и о чем она сейчас думает.
Позвякивая тяжелым серебром в ушах, старуха рассказала мне, что глаза той женщины как небо. Один черный как ночь и в нем никогда не отражается дневного света. Правый – голубой, как день и его лед может заморозить на лету чайку, утонувшую в лучах заката. Её волосы не имеют определённого цвета, но известно, что когда они голубые – она вплетает в них перья из правого крыла ворон, а когда черные – то это я.
Она боится всего, что невысоко.
Все витражи здесь мне знакомы – если бы я никогда не был здесь, то я бы обязательно написал их сам. Иногда одного или двух стекол в картине не хватает – это сделано специально для того, чтобы на их месте видно было небо. Оно особенное здесь. Оно отвечает каждому, кто обращается к нему, и молитвы мои давно уже потонули в глубине его облаков.
И я не знаю, способна ли ты понять, почему я черный виноград люблю больше белого?
Старуха никогда не поймет, что многие из звезд, что видно в небе уже не существуют, ей этого и не нужно, для неё все равно настоящее – это будущее.
Время здесь не линейное. Заблудившись в коридорах, можно случайно наткнуться на момент из прошлого или будущего, поэтому я не люблю долго думать о себе, а ведь я не хочу увидеть себя в будущем.
Всякий, кто здесь живет, умеют слушать память Дома. Любой предмет помнит все голоса, взгляды, дыхание.
Девочка, спрятавшаяся от фарфоровых кукол Старухи в библиотеке, сказала мне, что из-за этого стоит осторожнее ходить по Дому. Она, конечно, лучше меня знает, насколько я боюсь чужой памяти обо мне.
Белые чайки, залетающие сюда через витражи, никогда не машут крыльями. Только по ночам.
Старуха спрятала свою молодость за безразличными улыбками фарфоровых кукол, что старше всех стен Дома, повернутых на Запад.
Она боится своей тени. Потому что тень её распознает свою хозяйку по настроению стен в этом доме, а они чувствуют её появление за несколько часов так, что тень знает, в какой комнате окажется её хозяйка через 10 минут, через час или завтра. В отличие от Старухи, Тень коллекционирует маски. В любой комнате рядом с окном, камином, или другим источником света можно найти маску тени. Ни одна из них не отражает ни радости, ни горя. Их настроение различается в зависимости от направления ветра.
Мне пора меняться.