Детский сад. Младшая группа.

Детский сад. Младшая группа.

Огромные снежинки сказочно кружились в воздухе. Попадая в лучи света старых фонарей, они переливались и блестели, как маленькие невесомые бриллиантики. Малышня была в восторге: они визжали, размахивали лопатками и пытались ловить снежинки ртом. Воспитатели, как стайка больших неуклюжих пингвинов, сбились возле деревянной горки и наблюдали за детьми. Иногда они окрикивали не в меру расшалившегося малыша и снова возвращались к своим тихим пересудам.
Рядышком с крыльцом на добротной табуретке сидел сторож детского сада Пахом Иванович и, надвинув ушанку на брови, с улыбкой глядел на двор. Ему нравилось смотреть, как неуклюже возятся в снегу дети, одетые в шубки и толстые комбинезоны. Он улыбался, если кому-то из малышей удавалось залезть на вершину сугроба и скатиться оттуда с радостным визгом.
По одному и парами начали приходить родители. На площадке становилось тише… Сегодня забирали всех чуть раньше, чем обычно. Потому что, сегодня был особенный день, а точнее – вечер.
-Дедушка Пахом, а ты когда пойдёшь домой? Когда за тобой мама придёт? – поинтересовалась у него маленькая пигалица с большими, круглыми глазёнками.
-Вот вы все разойдётесь, Катюша, я закрою ворота, тогда и пойду, - низким голосом ответил Пахом.
-У! Ещё долго ждать… - разочаровано протянула Катя.
Она надеялась, наконец, увидеть маму деда Пахома, и всё гадала, какая та должна быть старенькая, если он уже дедушка. И ещё ей было любопытно:
-А ты Деда Мороза сегодня у нас в садике видел?
-Деда Мороза? – он пожевал губами, а в глазах зажглись весёлые огоньки. – Видел Дедку, а то как же… Проходил мимо, поздоровался… Мешок огромный тащил, а я ему помог.
-Правда?! – Катя захлопала в ладоши, и с варежек во все стороны полетел снег. – И ты тоже, и я тоже! Он нам сегодня подарки раздавал, а мы ему представление показывали! Я снежинкой была.
-Снежинкой? Танцевала, небось?
-Ага! Вот так, - и девочка принялась кружиться. – И музыка: ля-ля-ля… И платье у меня белое было. Красиво?
-Красиво, - согласился дед Пахом. – Хорошо у тебя получается.
-О! Мне и Дедушка Мороз так же сказал, и Вале тоже. А мы с мамой на Ёлку ходили в большой дом. И там Дед Мороз был, но не похожий на нашего, другой какой-то, в синем халате ….
-Тулупе, - поправил дед Пахом.
-А почему он в синем ту-лу-пе был? – спросила Катя. – Может это неправильный Дед Мороз.
-Правильный, правильный. У тебя же, Катюш, много одежды? И платья красивые есть…
-Мне мама подарила такое красивое, красное и с блёстками! И ещё у меня есть, - согласилась девочка.
-Вот-вот, - кивнул дед Пахом. – И у Дедушки Мороза есть много разных тулупов и все он показать хочет. Похвастаться.
-А хвастаться не хорошо! Мне мама говорила.
-Хм, не хорошо, конечно, но он-то так делает, чтобы вас, детей порадовать, чтобы праздник ярче был, веселее.
-А, - с пониманием кивнула Катя. – Тогда, наверное, можно. Я у мамы спрошу.
-Спроси… спроси…
-Катя, - севшим на морозе голосом позвала воспитательница. - За тобой пришли.
Глазёнки девочки словно вспыхнули от радости. Она опять захлопала в ладоши и побежала по припорошенной снегом дорожке. Дед Пахом с улыбкой смотрел вслед пигалице, и она, уже на руках у мамы, помахала ему на прощание. Он махнул в ответ.

Скоро площадка опустела. Ушли и воспитатели.
Навесив огромный, амбарный замок дед Пахом запер ворота и побрёл в пустое здание сада. Войдя внутрь, первым делом выключил уличное освещение. И, шаркая, пошёл с обходом. Он погасил свет в вестибюле и, прежде чем отключить лампы аквариума, постоял у большого стекла, наблюдая за сонными, медлительными скалярками. Флегматичные рыбки зависли среди тонких водорослей: их не волновало, что сегодня последний день года, что сейчас погаснут два длинных солнца над ними – главное - чтобы не стучали по стеклу. Дед Пахом улыбнулся, щёлкнул выключателями, и в подводном царстве наступила ночь.
«Нужно ещё другие проверить», - подумал он и, повесив зипун на вешалку, пошёл дальше.
Без шума, радостных детских криков, разбросанных или забытых игрушек, здание сада казалось пустым аквариумом, из которого слили воду. Даже праздничная мишура, гирлянды и украшения казались поникшими водяными растениями в нашедшем притяжение мире. Дед Пахом прошёлся по всем группам, кое-где выключая забытые лампочки и перекрывая капающие краны в уборных. Когда гасли светильники, он ощущал странное томление, словно выключал не простые электрические источники света, а погружал во тьму само детство.
Поднявшись по лестнице с двумя линиями перил – высокими, как везде и низенькими, за которые могут держаться даже двухлетки, дед Пахом подошёл к большим, двухстворчатым дверям. Звеня большой связкой ключей, он привычно подобрал нужный и отпер замок. Из-за дверей пахнуло свежей хвоей, шоколадом и жжёными бенгальскими огнями; затрещали, замигали лампы дневного света, и через мгновенье актовый зал осветился. Заблестели елочные игрушки, заискрилась мишура…
-Красавица, - вздохнул дед Пахом.
Новогодняя елка в этом году была просто великолепна - он это сразу приметил: даже когда её, не оттаявшую, со слежавшемся снегом, подвезли к саду. Со странным чувством сторож помогал дюжему водителю тащить, а потом устанавливать её в актовом зале, понимая, что через час-другой, она расправит шикарные ветви, и наполнит весь садик лесным ароматом. Уже тогда дед Пахом жалел, что через неделю придётся выбросить такое чудо. Сейчас же он не вспоминал об этом: в ватной тишине огромного зала ему нравилось смотреть на Новогоднюю Ёлку, нравилось вдыхать её запах. Подойдя ближе, Дед Пахом потрогал зелёные иголки, коснулся большого стеклянного шарика и покачал головой.
«Даже когда сам играешь Деда Мороза, всё равно, где-то в самых потаённых уголках души, надеешься, что он существует», - лёгкая грусть сквозила в мыслях. – «Живёт себе в большом тереме, в самой чаще дремучего леса, ходит по лесу, как сказочный Морозко, чудеса творит»…
Вспоминая, как не раз играл роль зимнего кудесника, Пахом Иванович улыбнулся своему кривому отражению в шаре. Правда, его Дед Мороз ростом был не высокого, поэтому ни как не походил на старца из детской сказки, а напоминал похожего на гномика в красной шапке деда из любимого мультика «Дед Мороз и лето». Но, к своему же удивлению, дед Пахом так вживался в образ, что даже воспитатели начинали улыбаться. Вместе с детьми водили хороводы и ждали подарков из волшебного мешка, и к их изумлению, они там находились – хватало всем, даже хромой судомойке в кухне, которая при виде бархатного мешочка с конфетами становилась, похожа на маленькую пичужку Катю с круглыми сияющими глазёнками. Дед поправил шарики и стеклянные сосульки.
-Раз, два, три, - он хлопнул в ладоши. – Ёлочка – гори!
И воткнул вилку гирлянды в розетку. Маленькими пятнышками вспыхнули фонарики, по ветвям побежали быстрые, разноцветные огоньки, а на макушке зажглась звезда.
-Так-то лучше, - кивнул головой дед Пахом.
Вопреки инструкциям и технике пожарной безопасности, он считал кощунством оставлять Новогоднюю Ёлку в знаменательную ночь без огней. Обойдя её кругом, удовлетворёно покачал головой и направился в дальний угол зала, где одиноко приютилось фортепиано. Среди рассыпанного конфетти чёрные лаковые поверхности выглядели угрожающими, и даже дождик, приклеенный к пианино скотчем, не делал инструмент «веселее и легче». Но деду Пахому и не нужно было, чтобы этот священный алтарь стал игрушкой – потому что сшит он с дедом Пахомом суровыми нитями… по живому.

… в одном милом, провинциальном городишке, открытом морским ветрам под палящим солнцем, в семье школьного учителя музыки родился сын, которого не «по-современному» назвали Пахомом, в честь деда – прославленного богатыря, ветерана грандиозных морских баталий. Но ребёнок не оправдал своего имени - рос слабеньким, терзаемый разными болезнями. И если бы жила его семья где-нибудь в Зауралье, то местные врачи настоятельно рекомендовали бы санаторно-курортное лечение на берегу тёплого моря, под жарким солнцем, но Пахом и так жил в пятнадцати минутах от пляжа.
В дворовых забавах ребятни он тоже не участвовал – в салках не мог угнаться ни за кем, в прятках его находили первым, а с деревьев он всегда падал. Из-за постоянных болезней, ему не получалось ходить в детский сад, и отец был вынужден брать его с собой на работу. Там-то Пахом впервые проявил, а может, и сам почувствовал, своё музыкальное призвание. Он прямо-таки влюбился в музыку, и мог часами проводить за пожелтевшими от времени клавишами, играя простенькие этюдики. Однако вскоре, начал бегло играть ранние произведения Моцарта, с кем, не без гордости, и сравнивал его отец, осознавший, что из чада может вырасти если не воин-богатырь, то, хотя бы, отличный исполнитель, а ещё лучше – композитор. Всё было решено, и свободное время они проводили вместе – отец, сын и инструмент.
Через несколько лет, на первом концерте Пахома в местном Доме Культуры аншлага не было, но отец, в отличие от сына, нервничал, меряя долговязыми шагами гримёрку. Он до крови обкусывал ногти, но, после первых аккордов, увидев, как легко справляется сын, почувствовал уверенность и смог насладится мгновениями триумфа. После концерта, по дороге домой отец вслух мечтал о большой карьере сына в музыкальном мире, а Пахом молча ел пломбир, который в обычные дни ему бы ни за что не купили.
Но музыкального будущего, в которое верил отец, не наступило. Началась война, та самая – Великая! Ночной кошмар бомбёжек, ужас эвакуации… Отец и мать Пахома погибли в первые же дни под развалинами дома, сам он попал в товарный вагон, битком набитый орущими людьми, спешно покидающих родные места. Несколько длинных лет слились для Пахома в один страшный сон – страх, голод, холод, ночные смены у станка… Единственное, что запомнилось, это надрывный плачь, который он не мог сдержать, глядя на окровавленные руки, повреждённые вырвавшимся резцом. И ещё жуткую мысль о том, что он подвёл музыку, рояль, отца.
В тот миг ему и открылся секрет…