Безусловно, этот зал был главной церковью

Безусловно, этот зал был главной церковью. Но следующий – вот это уже впечатляет, верно? Стоя аккуратно в дверном проеме, можно было разглядеть в нем как будто все – собственно, это был бассейн. Но не совсем, забавные голоса в духе Элвиса или реинкарнация Тони Шеридана – и – скучно и пусто. За бассейном виднелась женская фигура в шезлонге – спиной. Мне было точно известно – сколько бы ты не стоял там – музыка бы не сменилась, а женщина не изменила своего положения. Но ты увидел магнитофон в углу – странно, но звучание было слишком плотным для него. Ты подошел – тут всполох холодного светодиода – ты подошел вплотную, но не решился нажать на какую-либо кнопку, ни даже снизить громкость – музыка уже начинала раздражать. Ракурс сместился, как только послышался шум ключа в замке – но четче не придумаешь ты знал, что здесь так не бывает – немыслимо, чтобы кто-то вот так просто поворачивал ключ в замке и – пусть даже плавно въезжал, еле слышно цокая – по потолку – голыми пятками, давая отражение в зеркальном полу – но и зеркал здесь не было. А женская фигура вдруг оказалась совсем близко – вся в складках, каждая складка – отдельная книга, хотя нет – ровная и гладкая – другое, просто что-то было в этом странное – ты передвинулся вперед, левее женщины, заходил глазами вверх-вниз (обратно вниз). Вверху оказалась неоновая вывеска, совершенно не смотревшаяся при таком освещении зала, казалась надуманной; но тот, кто это придумал – оказался самым главным – грозным, будто с бородой, в косынке, в рясе. Ряса развевалась, как флаг, при этом непонятным образом не обнажая ноги, но слева – оказалось, это своеобразный проем вроде каре – дул воздух, он пыхал, швистел, селестел, дышал из решетки горячий пар, сюда он не доходил – но волосы на голове женщины капельку двигались, еле заметно, но лицо ее не было видно, а ряса уже опасно раскачивалась, так и слетит. А женщина не двигалась – странно.
А женщина не двигается – странно. Сверху капает мягкий, бесцветный свет – штук пятнадцать лампочек, расположенных как каре – лампочек маленьких, таких капелек-капелек. Высвечивается табличка – «Перевязочная». Ты открываешь дверь, встаешь в дверном проеме, и видишь широкий, но короткий коридор, в конце которого - еще одна дверь с надписью «Перевязочная» - уже рукописной и довольно кривой. И этот повтор так пугает тебя, ты поворачиваешь голову, чтобы вернуться – а иголки уже не видно, провалилась поди далеко – засела в сердце или в печени, кто их там разберет, не разберет никто, никто никогда, вовсе и совсем – и, хотя воздух становится все пышней и слаще, комната-бассейн точно сузилась, сам бассейн куда-то пропал, да и дверь – та еще, в которую тогда (когда-то) вошел. Да, образумить тебя не удалось, ты удивленно поворачиваешь голову обратно и видишь печальную судьбу, постигшую вторую дверь с надписью «Перевязочная». Третья – бассейна нет, четвертая – обратно – нет и коридора. Пятая – дверной проем.
Все сначала. Все не то, чтобы исчезает, но… Ты посмотрел направо, затем налево (пустота), затем направо (пустота), затем вниз (пополам). Внизу у нас – ноги. Иголка – теперь ясно, что с ней стало – провалилась-то провалилась, да не засела, а вынырнула где-то в горле, и встала – не так, чтобы поперек, а как-то наискось, в общем, очень неудобно, впору на стену карабкаться. Беда – стен не осталась. Ты посмотрел вниз – ноги пропали, выше и выше, затем добрался до головы (но и зеркал здесь не было) – а голова явно собиралась раздеться, она понемногу раскрывалась – уже трещина там, а теперь и над ухом – но все очень быстро происходило – и вот уже перед нами мозг, черепная коробка. Ты секунду, последнюю секунду смотришь на нее…
И продолжаешь смотреть. В сухом отчаянии, под Тони Шеридана, с глупо перекошенным ребром.